ТОП 12 от ДОМЛИТ 25.06.2021
Николай Бердяев
фоФОРМУЛА ОТКРЫТОГО И СВЕРХЧУВСТВИТЕЛЬНОГО СЕРДЦА
Утверждать нужно не право на счастье
для каждого человека, а достоинство каждого
человека, верховную ценность каждого
человека, который не должен быть
превращен в средство.
Самопознание
ФОРМУЛА ОТКРЫТОГО И СВЕРХЧУВСТВИТЕЛЬНОГО СЕРДЦА
ФИЛОСОФЫ июня
25 июня
_____________________________________
ДЕНЬ ПАМЯТИ
За последнее время в известной части эмигрантской прессы усиленно распространяются всякая клевета по адресу евразийства. Одним из таких наиболее ходячих клеветнических утверждений является утверждение о том,
что будто бы евразийство "отрицательно относится" к белому движению - или даже "отвергает" и "поносит" его. На этом утверждении следует остановиться, ибо оно чрезвычайно характерно для психологии и полемических приемов врагов евразийства.
В писаниях этих врагов евразийства термин белое движение берется, так сказать, в нерасчлененном виде. Между тем понятие белое движение - сложное.
Когда кто-нибудь говорит, что приемлет или отвергает белое движение, надо определить, какое именно содержание вкладывается в этот термин. Белое движение в первоначальном смысле этого выражения родилось из патриотического порыва лучших представителей русской армии. Эти люди не рассуждали, не выдумывали. Они ясно почувствовали, что отдать Россию без боя на растерзание коммунизму недопустимо, что лучше умереть, но исполнить свой долг до конца.
Эта была не идеология, а живое всепроникающее чувство, непоколебимаяволенаправленность.
И носители этой "белой стихии" оказались способными на подвиги совершенно исключительного героизма.
Но для того чтобы белое движение стало подлинно организующим началом русской жизни, необходимо было создание известной идеологии, установление известных принципов строения, управления и политики. Все это надо было выработать, выдумать. Тем, кто с винтовкой в руках сражался против превосходящего своей численностью неприятеля, или тем, кто благодаря своему стратегическому таланту и боевому опыту руководили этой героической борьбой, конечно, некогда и невозможно было заниматься всем этим. К тому
же русская военная сила была воспитана вне политики и не была подготовлена к решению тех сложных задач, которые выдвигала жизнь. Поэтому необходимо было обратиться к каким-то другим, невоенным людям, специалистам по этим вопросам - публицистам, общественным и государственным деятелям. Перед
этими невоенными людьми стояла задача создать и оформить идеологию, которая по своей действенной силе соответствовала бы силе патриотического порыва бойцов на фронте, по своему размаху не уступала бы
противопоставленной ей идеологии коммунизма, органически вошла бы в русскую жизнь и способна была бы послужить фундаментом для нового строительства русской жизни.
И вот этой-то поставленной перед невоенными участниками белого движения задачи выполнить не удалось. Среди этих людей не оказалось ни одного даровитого идеолога, ни одного государственного ума крупного масштаба.
Все, что они придумывали и высказывали, было расплывчато, неопределенно и идейно бессодержательно.
Во всей их идеологической установке проявлялась какая-то беспомощность и робость. Получалась поразительная, бросающаяся в глаза картина полного несоответствия между беззаветной храбростью бойцов, сражавшихся на фронте, и идеологической робостью идейных руководителей движения Там, на фронте,
не боялись сражаться против неприятеля, в несколько раз более сильного по численности, и не только совершали чудеса храбрости, но и выполняли порой блестящие стратегические операции. А тут, в редакциях, канцеляриях, совещаниях, во-первых, боялись всего, боялись сказать новое слово, боялись выдвинуть сколько-нибудь определенное положение, а во-вторых, и не умели ничего сделать, не умели наладить жизнь, установить правильную, целесообразную линию политики. Храбрость и стратегическое искусство военных соединялись с идеологической робостью и практической беспомощностью невоенных участников белого движения.
Это не могло не повести к катастрофе. В поражении белого движения повинна бездарность невоенных участников этого движения. Пусть они не ссылаются на то, что высшая власть и право назначения находились в руках
военных, генералов: фактически эти генералы во всех вопросах невоенного характера советовались с признанными авторитетами русской публицистики и общественности, а по мере возможности и высшей бюрократии, - и ответственность за неудачную внутреннюю и внешнюю политику военных вождей
лежит именно на этих советниках. Таким образом, вопрос об отношении к белому движению следует расчленить.
Мы признаем, что белое движение не удалось. Признаем, что виною этой неудачи были невоенные участники движения, - и к этим невоенным участникам белого движения, не сумевшим дать ему достойной его идеологии и
организации управления, мы относимся резко отрицательно. Но тот благородный патриотический порыв, которым породил белое движение и которым жили лучшие представители этого движения, для нас бесконечно дорог. Даже
более того, именно сознание того, что этот порыв не привел к желаемой цели, что героические усилия и жертвы бойцов белого движения оказались напрасными благодаря идеологической и практической беспомощности его
невоенных участников, - это сознание и вызвало к жизни евразийство как стремление создать новую идеологию, более соответствующую по своему масштабу великой задаче преодоления коммунизма.
Говорить после этого, что евразийство осуждает белое движение, можно
только при том условии, если под термином белое движение понимать
исключительно деятельность невоенных участников этого движения. Такое
смещение понятий выгодно, разумеется, только для этих самых невоенных
участников белого движения. Когда их осуждают, когда констатируют их
бездарность и несостоятельность, они прячутся за спины военных героев и
стараются представить дело так, будто бы осуждение касается всего белого
движения. Это - сознательная передержка.
Во всей евразийской литературе нельзя найти ни одного места, ни одной
фразы, где высказывалось бы осуждение благородному порыву, окрылявшему
военных участников белого движения и породившему само это движение.
Осуждается в этой литературе только идейное убожество и практическая
бездарность тех невоенных участников белого движения, которые не сумели
выполнить поставленную перед ними задачу и провалили все дело. Да, их мы
осуждаем и будем осуждать.
Они осуждены не только нами, но и историей. Их попытки поставить знак
равенства между собой и военными героями белого движения и таким способом
либо приписать себе подвиги этих героев, либо навязать этим героям
ответственность за свою бездарность не приведут к желаемой для них цели.
Ибо, по существу, этого знака равенства нет, и всякий беспристрастный
наблюдатель ясно видит глубокое различие и даже противоположность между
этими двумя сторонами белого движения.
Другим не менее клеветническим наветом упомянутых выше врагов
евразийства является утверждение, что евразийство есть особая форма
сменовеховства и соглашательства. Утверждение это явно рассчитано на то,
что подавляющее большинство читателей эмигрантских газет знакомо с
евразийцами и их писаниями только понаслышке. В самом деле, в чем
заключается сущность сменовеховства?
Сменовеховцы - это люди, которые прежде боролись с коммунистами, но
потом, когда коммунисты одержали верх над белыми армиями и путем сыска и
террора подавили и раскрыли в России все антибольшевистские заговоры,
решили идти к коммунистам "в Каноссу", т.е. попросить у коммунистов
прощения за свои прежние "грехи" и лояльно служить им, повинуясь во всем и
не позволяя себе не только мечтать о свержении коммунизма, но даже и
критиковать политику коммунистов. А как возникло евразийство? После
крушения белого движения евразийцы поняли, что неудачи этого движения
коренились главным образом в том, что прежние его идеологи выступили в
походе с негодным и недостаточным идейным багажом, что эта проявившаяся на
опыте негодность идейного багажа была следствием прежнего,
дореволюционного уклона развития русской мысли и что, следовательно, для
продолжения и успешного завершения борьбы с коммунизмом необходимо
пересмотреть прежние идеалы русской интеллигенции и заменить их новыми.
Таким образом, и сменовеховцы и евразийцы увидали факт поражения белых
армий коммунистами; но в то время как сменовеховцы из этого факта сделали
практический вывод, что надо безоговорочно сдаться и прекратить всякую
борьбу с коммунистами, евразийцы, наоборот, стали искать новых, более
действенных путей борьбы с ними. Теоретики сменовеховства указывают на то,
что коммунистическая идеология является логическим выводом из того
направления умов, которое в русской интеллигенции было господствующим, и
приводят этот факт как аргумент в пользу коммунизма, как доказательство
того, что русский интеллигент должен принять коммунизм. Евразийство тоже
признает органическую и логическую связь коммунистической идеологии с
господствовавшим до революции умонастроением русской интеллигенции, но из
этого факта делает как раз обратный вывод, а именно вывод, что все это
дореволюционное умонастроение русской интеллигенции было в корне порочным,
что его следует безоговорочно и окончательно откинуть: ибо коммунизм есть
зло, а все, органически приводящее к злу, тоже есть зло. Из всего этого
явствует, что смешивать евразийство со сменовеховством могут только те,
кто застыл на дореволюционном умонастроении русской интеллигенции и
считает это умонастроение вполне правильным и безопасным.
Для таких людей факт поражения белых армий есть только результат
случайных чисто военных неудач: с идеологической стороны в белом движении
все обстояло благополучно, и тот идейный багаж, который выработался при
дореволюционном умонастроении русской интеллигенции и имелся в
распоряжении невоенных участников белого движения, ни в каком пересмотре и
изменении не нуждается. Люди, стоящие на этой точке зрения, - упрямые
слепцы. Они не хотят видеть фактов, того простого факта, что упомянутый
идейный багаж негоден для преодоления большевизма. И всех, кто этот факт
видит и констатирует, они относят в одну группу, смешивают воедино, какой
бы вывод из этого констатирования ни делался. Потому-то и евразийцы,
выводящие из факта негодности прежней идеологии необходимость создания
новой для решительного преодоления коммунизма, и сменовеховцы выводящие из
того же факта требование прекращения всякой борьбы и безоговорочного
преклонения перед коммунизмом, в глазах упрямых слепцов попадают в одну и
ту же рубрику.
Упреки евразийству в соглашательстве менее всего определенны. Термином
соглашательство, по-видимому, хотят намекнуть на то, что та идеология,
которую евразийство предлагает взамен старой, заключает в себе какие-то
элементы, похожие на коммунизм. Всякий беспристрастный читатель,
несомненно, должен признать, что между евразийством, отвергающим социализм
и утверждающим религию и национальную индивидуальность, и коммунизмом, по
существу безбожным и интернационалистическим, существует такое глубокое,
коренное различие, при котором о соглашении в сколько-нибудь существенных
пунктах речи быть не может. Если известной категории врагов евразийства
могло показаться, что между евразийством и коммунизмом есть что-то общее,
то основано это, конечно, на глубоком недоразумении или, лучше сказать, на
целом ряде недоразумений.е в 4-м, а во 2-м евразийском сборнике"На Путях"
июнь
1 2 3 4 5
6 7 8 9 10 11 12
13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
ДЕНь в философии
читаем философию
1938 — князь Николай Трубецкой (р. 1890), русский языковед, философ, филолог и культуролог, член Венской АН.
Принадлежал к дворянскому роду Трубецких, восходящему к Гедимину; сын ректора Московского университета князя С. Н. Трубецкого и племянник князя Е. Н. Трубецкого, брат писателя и мемуариста князя В. С. Трубецкого.
С тринадцати лет посещал заседания этнографического отдела Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете. В пятнадцать лет опубликовал первую научную работу, выполненную под научным руководством археолога С. К. Кузнецова: «Финская песнь „Kulto neito“ как переживание языческого обычая» (Этнографическое обозрение. — 1905. — Т. XVII, № 2/3). В 1907 году начал сравнительно-исторические и типологические исследования грамматического строя северокавказских и чукотско-камчатских языков; материалы, собранные в ходе этой работы, продолжавшейся вплоть до революции, в годы Гражданской войны погибли («пошли дымом»; впрочем, советский кавказовед Е. Бокарёв сообщал, что видел их в Ростове незадолго до Второй мировой войны[6]) и были впоследствии восстановлены Трубецким в эмиграции по памяти.
В 1908 году окончил экстерном Пятую Московскую гимназию и поступил на историко-филологический факультет Московского университета, посещая занятия по циклу философско-психологического отделения. С 1909 года учился вместе с Б. Л. Пастернаком, по утверждению которого Трубецкой увлекался тогда русской религиозной философией и неокантианством Марбургской школы. Затем перевёлся на отделение западноевропейских литератур и наконец — на отделение сравнительного языкознания, где стал учеником Ф. Ф. Фортунатова. В 1912 году закончил первый выпуск отделения сравнительного языковедения[Комм. 1][Комм. 2] и был оставлен на при университете для подготовки к профессорскому званию по рекомендации профессора В. К. Поржезинского, направлен в научную командировку в Германию.[7]
В 1913—1914 годах стажировался в Лейпцигском университете, где изучал младограмматическую школу. Вернувшись, сдал магистерские экзамены и стал преподавать в Московском университете в качестве приват-доцента. Революция 1917 года застала его во время научной поездки на Кавказ и он остался в Кисловодске; в 1918 году преподавал в качестве доцента в Ростовском университете.
Библиография
«Евразийство и белое движение». — 1919.
«Об истинном и ложном национализме» = сб. «Исход к Востоку». — София, 1921. — С. 71—85.
Русская проблема. — 1922
Фонология и лингвистическая география.
Отношение между определяемым, определением и определённостью.
«Европа и человечество»
Мы и другие - "Евразийский временник". Берлин, 1925.
Общеславянский элемент в русской культуре
«Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока». Берлин, 1925, 60 с.
"Религии Индии и Христианство". Сборник "На путях", Берлин - Прага. 1922.
НА ПУТЯХ К ВЕЧНОЙ ЕВРАЗИИ: НИКОЛАЙ ТРУБЕЦКОЙ И ЕГО ДЕЛО
Сегодня хотелось бы подчеркнуть именно то специфичное, что Трубецкой привнес в основанное им евразийство.
Прежде всего, это его постулат о принципиальном равноправии различных цивилизаций, культур. Западноевропейская культура – лишь одна из многих, и она не имеет никаких моральных прав считать себя выше культуры русской или африканской. При этом, разумеется, годами работая в Европе, Трубецкой ничуть не был ненавистником европейцев как таковых. Но принципиальная враждебность евразийцев к любому расизму, будь то в культурной или биологической оболочке, проходит красной линией через всё творчество Трубецкого от «Европы и человечества» до поздней статьи «О расизме» и остается императивом современного Евразийского движения до сих пор.
При всём том Трубецкой всегда подчеркнуто исходил из православного исповедания и был чужд всякому сектантству или религиозному эклектизму. Порой забывают, что кроме лингвистических и политических сочинений, он является также автором множества лекций и статей о русской литературе, основанной на православном мировоззрении (от «Слова о полку Игореве» и «Жития протопопа Аввакума» до Достоевского и Толстого).
Особого разговора требуют лингвистические заслуги Трубецкого. Те моменты в его наследии, которые совпадали с тенденциями эпохи и позже были отброшены (структуралистское понимание языковых семей), не вредили главным его достижениям: обоснованию понятия языковых союзов и новому учению о формировании литературных языков. В ту эпоху идеи Трубецкого были в новинку, но теперь они стали общепризнанными в мировой лингвистике.
1984 — Мишель Поль Фуко (р. 1926), французский философ, историк культуры.
Создал первую во Франции кафедру психоанализа[2], был преподавателем психологии в Высшей нормальной школе и в университете города Лилль, заведовал кафедрой истории систем мысли в Коллеж де Франс[3]. Работал в культурных представительствах Франции в Швеции[3], Польше[4] и ФРГ. Является одним из наиболее известных представителей антипсихиатрии[5]. Книги Фуко о социальных науках, медицине, тюрьмах, проблеме безумия и сексуальности сделали его одним из самых влиятельных мыслителей XX века
Публикации на русском[править | править код]
Книги[править | править код]
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. — М.: Прогресс, 1977.— 489 с.
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр. В. П. Визгина и Н. С. Автономовой. — СПб. : А-cad, 1994. — 408 с. — ISBN 5-85962-021-7.
Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с фр., сост., комм. и послесл. С. Табачниковой. — М.: Касталь, 1996. — 448 с.
Фуко М. Археология знания. — Киев: Ника-Центр, 1996.
Фуко М. Археология знания. Пер. с фр. М. Б. Раковой, А. Ю. Серебрянниковой; вступ. ст. А. С. Колесникова. — СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия»; Университетская книга (Серия «Au Pura. Французская коллекция»), 2004. — 416 с.
Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр. И. Стаф под ред. В. Гайдамака. — СПб. : Университетская книга, 1997. — 576 с. — (Книга света). — ISBN 5-7914-0023-3.
Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр. И. К. Стаф. — М.: АСТ МОСКВА, 2010. — 698, [6] с. — (Philosophy).
Фуко М. Рождение клиники. — М.: Смысл, 1998. — 310 с.
Фуко М. Рождение клиники. — М.: Академический проект(Психологические технологии), 2010. — 256 с.
Фуко М. Забота о себе. История сексуальности. Т. 3. — Киев: Дух и Литера, 1998.
Фуко M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. с фр. В. Наумова под ред. И. Борисовой. — M.: Ad Marginem, 1999.
Фуко М. Это не трубка. Пер. с франц. И. Кулик. — М., Художественный журнал, 1999 г. — 152 с.
Фуко М. Интеллектуалы и власть: статьи и интервью, 1970—1984: В 3 ч.: Ч. 1. / Пер. с фр. С. Ч. Офертаса под общ. ред. В. П. Визгина, Б. М. Скуратова. — М.: Праксис, 2002. — (Новая наука политики.) — 381 с. ISBN 5-901574-23-0.
Фуко М. Использование удовольствий. История сексуальности. Т. 2. / Пер. с фр. В. Каплуна. — [СПб.]: Академический проект, 2004. — 432 с. ISBN 5-7331-0304-1.
Фуко М. Нужно защищать общество: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975—1976 уч. г. — СПб.: Наука, 2005. — 312 с.
Фуко М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанных в Колледже де Франс в 1974—1975 учебном году. — СПб.: Наука, 2005. — 432 с.
Фуко М. Интеллектуалы и власть: статьи и интервью, 1970—1984: В 3 ч.: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Ч. 2 / Пер. с фр. И. Окуневой под общ. ред. Б. М. Скуратова. — М.: Праксис, 2005. — 318 с. — ISBN 5-901574-45-1.
Фуко М. Интеллектуалы и власть: статьи и интервью, 1970—1984: В 3 ч.: Ч. 3 / Пер. с фр. Б. М. Скуратова под общ. ред. В. П. Большакова. — М.: Праксис, 2006. — 311 с.
Фуко М. Психиатрическая власть: Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1973—1974 уч. году / Пер. с фр. А. Шестакова. — СПб.: Наука, 2007. — 450 с.
Фуко М. Герменевтика субъекта. Курс лекций, прочитанных в Колледже де Франс в 1981—1982 уч. году / Пер. с фр. А. Г. Погоняйло. — СПб.: Наука, 2007. — 677 с.
Фуко М. Психическая болезнь и личность / Пер. с фр., предисл. и коммент. О. А. Власовой. Изд. 2-е, стереотип. — СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2010. — 320 с.
Фуко М. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978—1979 уч. году / Пер. с фр. А. В. Дьяков. — СПб.: Наука, 2010. — 448 с.
Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Колледже де Франс в 1977—1978 уч. году / Пер. с фр. Ю. Ю. Быстрова, Н. В. Суслова, А. В. Шестакова. — СПб.: Наука, 2011. — 544 с.
Возможна ли «русская идея» сегодня? МГУ имени М.В.Ломоносова
